и хитроумно составленное письмо миссис Гибсон, в котором она умудрилась сообщить ровно столько, сколько хотела, и ни на йоту больше.

— Он ужасно сердился? — спросила Синтия, сидя рядом с Молли в тишине гостиной миссис Гибсон.

— Ах, Синтия, мне было так больно его видеть, он так страдал!

— Не люблю я людей, способных на глубокие чувства, — ответствовала, надув губки, Синтия. — Мне они не подходят. Неужели он не мог отпустить меня без всей этой суматохи? Да право же, я не стою таких забот!

— У тебя есть счастливый дар влюблять в себя людей. Вспомни мистера Престона — он тоже никак не хотел расставаться с надеждой.

— Нет, не смей упоминать Роджера Хэмли и мистера Престона в одной фразе. Один был для меня настолько же слишком дурен, насколько другой слишком хорош. Остается надеяться, что этот в саду — золотая середина; я и сама такая, ибо не считаю себя порочной, однако прекрасно знаю, что отнюдь не добродетельна.

— Ты правда любишь его достаточно, чтобы выйти за него замуж? — с серьезным видом спросила Молли. — Подумай, Синтия. Будет нехорошо, если потом ты отвергнешь еще одного возлюбленного. Я уверена, что ты это делаешь непреднамеренно, ты просто этого не понимаешь.

— Наверное, не понимаю. Я не обиделась на твои слова. Я никогда не притворялась, а ты прекрасно знаешь, что я не отличаюсь постоянством. Я уже сказала об этом мистеру Хендерсону… — Она осеклась, улыбнулась и залилась краской при этом воспоминании.

— Так и сказала! А он?

— Он ответил, что любит меня такой, как есть; сама видишь, я его предупредила. Вот только, похоже, он немного напугался, потому что он хочет, чтобы мы поженились как можно скорее, чуть ли не прямо сейчас. Я пока не уверена, что приму его предложение, — ты ведь его, почитай, и не видела, Молли, — но сегодня вечером он придет снова, и учти, я никогда тебя не прощу, если ты не сочтешь его просто очаровательным. Наверное, он нравился мне уже тогда, несколько месяцев назад, когда в первый раз сделал предложение, но я все пыталась убедить себя, что это не так, а кроме того, иногда я чувствовала себя такой несчастной, что мне просто хотелось надеть на сердце железный обруч, чтобы оно не разорвалось, — как сделал этот Верный Джон из немецкой сказки — помнишь ее, Молли? Когда после всяких бед и злоключений его господин вернул себе корону и королевство, да еще и женился на прекрасной принцессе, они ехали от церкви, где сыграли свадьбу, в карете, запряженной шестеркой лошадей, а Верный Джон стоял на запятках, и тут вдруг молодожены услышали три громких хлопка и спросили, в чем дело; оказалось — то лопнули три обруча, которые Верный Джон носил на сердце все то время, что господина его преследовали несчастья, — чтобы сердце не разорвалось.

Вечером мистер Хендерсон действительно явился. Молли было очень любопытно на него посмотреть, а увидев, она не сразу решила, нравится он ей или нет. Он был хорош собой, но при этом не тщеславен, вел себя как джентльмен, но без показного блеска. Речь его лилась свободно, он не сказал ни одной глупости. Одет был респектабельно, при этом казалось, что это вышло само собой. В нем чувствовались доброта и уравновешенность, не лишенные желания подшутить или вставить меткое словцо, что присуще как его возрасту, так и его профессии, — в его возрасте люди его профессии принимают это за остроумие. Однако, с точки зрения Молли, чего-то в нем не хватало, по крайней мере такое у нее осталось впечатление после этого первого разговора; в самой глубине души она сочла мистера Хендерсона довольно заурядным. Но разумеется, она и словом не обмолвилась об этом Синтии, которая, судя по всему, была совершенно счастлива — на свой лад. Миссис Гибсон тоже была на седьмом небе от восторга, а потому говорила мало, а когда открывала рот, то высказывала самые возвышенные чувства самым утонченным языком. Мистер Гибсон присоединился к ним совсем ненадолго, однако все это время изучал мистера Хендерсона (явно этого не замечавшего) своими темными проницательными глазами. Мистер Хендерсон обращался со всеми в точности так, как следовало: с мистером Гибсоном — уважительно, с миссис Гибсон — почтительно, с Молли — дружелюбно, с Синтией — преданно.

Как только мистер Гибсон и Молли оказались наедине, тот сразу же начал:

— Ну и как тебе нравится будущий родственник?

— Трудно сказать. Мне кажется, у него много отдельных замечательных качеств, но в целом он довольно скучен.

— А мне кажется, это идеал, — изрек мистер Гибсон, к великому изумлению Молли, впрочем в следующий миг она уловила в его словах иронию. Мистер Гибсон продолжил: — Меня не удивляет, что Синтия предпочла его Роджеру Хэмли. Какие духи! Какие перчатки! А волосы, а шейный платок!

— Папа, ты несправедлив. В нем есть очень многое помимо этого. Сразу видно, что чувства его искренни; кроме того, он очень хорош собой и очень ей предан.

— Роджер тоже был ей предан. Впрочем, признаюсь честно, я буду только рад, если она выйдет замуж. Она — из тех девушек, у которых одно любовное приключение следует за другим, и мужчине ее не удержать, если он не ухватит покрепче; я сказал Роджеру…

— Так ты видел его с тех пор, как он приходил сюда?

— Мы встретились на улице.

— И как он?

— Полагаю, это не самый светлый день в его жизни, однако он с этим справится, и довольно скоро. Он говорил разумно и решительно — и при этом кратко, впрочем было видно, что чувства его далеко не поверхностны. Однако учти, что у него было три месяца, чтобы обдумать эту ситуацию. А вот сквайр, насколько я понял, гневается куда сильнее. Просто кипит из-за того, что кто-то отверг его сына. Похоже, раньше он не до конца сознавал масштабы этого греха, пока не увидел, как это действует на Роджера. Похоже, за исключением меня, на свете нет ни единого разумного отца. Как считаешь, Молли?

Кем бы ни был мистер Хендерсон, но нетерпеливым в любви он был точно; он хотел жениться на Синтии прямо сейчас: на этой же неделе, на следующей — в любом случае до начала летних каникул, чтобы они могли сразу же уехать за границу. Приданое, предварительные церемонии — все это его решительно не интересовало. Мистер Гибсон, со своей всегдашней щедростью, через день-два после помолвки отозвал Синтию утром в сторонку и вложил ей в руку стофунтовый билет:

— Вот, держи, это на путевые расходы в